I have all the subtlety of a hand grenade
— Эй! — окликает его сверху печальный голос. — А что, по-твоему, должен играть Крысолов? — Мадригал Генриха VIII, — отвечает Слепой, не задумываясь.
читать дальше
"Дом, в котором" - это Гаммельнский крысолов для тех, кто не улетел в Неверландию вслед за Питером Пэном, кто до сих пор ждет письмо из Хогвартса и открывает Шкаф, прижмурив глаза, и ощущает дух настоящей зимы в пыльном запахе нафталина. Это для тех, кто любит читать надписи на стенах и видеть странные смыслы в каракулях у лифта, для тех, кто собирает вокруг себя волшебство - ореховыми скорлупками, глиняными плошками, бамбуковыми щепками, кто умеет видеть это волшебство в самом простом. До того момента, как в тебе прорастут Дом и Лес, их законы кажутся тебе жуткими, странными и страшными, как кажется абсурдом законы какого-то дикого племени. Но это племя живет в согласии с природой, молясь своим богам, и их боги слышат их, отвечают им.
Про это "Дом" - в котором живут те, кому нет места в обычной жизни, в Наружности. Мир тотемов, странных имен, скрывающих имена, причудливо сплетенный из теней и лунного света, такого изменчивого и ненастоящего, мир, где тени живут наравне с живыми, потустороннее иномирие, где игра стала больше, чем Игрой. Где волшебная пыльца не яркая и сверкающая, она не праздничный глиттер, а истлевший прах, пепел сожженных костей, в которых прячется душа их бывших владельцев, где волшебство словно заболело и покрылось проказой, но от этого не стало менее волшебным, а напротив. Легко околдоваться чистотой и красотой - блестящей и солнечной, а ты попробуй увидеть небо там, где потолок, попробуй разбить стекло, чтобы танцующие под "Лед Зеппелин" улетели, попробуй ухватить за хвост своего друга, который превратился в дракона, не бойся сжечь свои пластиковые руки - самое дорогое, что у тебя есть, не бойся быть потрясенным настолько, что после этого легко заболеть чем-то странным - ведь у тебя будет чесаться кожа, это сквозь нее прорастают крылья или чешуя, и ты будешь пытаться содрать ее - ногтями, наждаком, железной теркой для посуды, - чтобы стать самим собой, тем, кого ты прячешь под своими растянутыми свитерами и волосами на глаза. Волшебство лиц - когда снимаешь очки и меняешься, ведь вместо зеркальных дыр на тебя глядят черные очи. Умение видеть красоту в грязи, в блевотине и болотной ряске. Умение заботиться о самых неразумных - тех, кто сосет большой палец, мешает и гудит, которых обычный человек давно бы бросил, как мусор, - он тоже часть волшебства. Где в грязи спрятаны самые бледные, самые чистые, самые тонкие цветы, где тошнит мышами и алмазами, где убивают, кричат и плачут, и творят колдовство с помощью чердачной пыли и детских сокровищ. Место, где нет Бога и не справедливости, есть боги и Закон. Такая смесь нарнийских хроник и острова доктора моро. Они пугают меня, они восхищают меня, они завораживают меня, как завораживает скользящая по ножу кровь, они заставляют меня плакать - от ужаса, от счастья, - они погружают меня в состояние транса, когда я слышу колокольчики и плеск плавников какой-то таинственной рыбы, у них нет рук и ног, но они - Республика Шкид и Улыбка Джа, который возьмет их на небеса просто так, поднимет за ручки колясок и туго набитые рюкзаки, и они будут плясать и петь. Ты сможешь даже увидеть это. Если они захотят.
Сфинкс подошел к нему.
— Ты останешься здесь, только если мы этого захотим, — сказал он. — Получишь кличку и станешь одним из нас. Но только если мы захотим.
Я сразу успокоился. Сфинкс не имел привычки объяснять новичкам такие вещи. И вообще пускаться в объяснения. Значит, он тоже что-то почуял. Только не захотел признаваться.
Красный посмотрел на него:
— Тогда захоти, пожалуйста, — ответил он. — И я останусь. — Он сказал «захоти» — как будто знал, что именно Сфинкс решает, кому у нас оставаться, а кому уходить. — Я очень устал, — добавил он. — Правда, очень устал.
Сначала ты болтаешься в этой книге, как в паутине, не понимая, что, вообще, происходит. Поэтому закономерно, что мир Дома открывается нам глазами Курильщика. Вместе с ним мы в шоке от происходящего и пытаемся понять правила Игры. Потихоньку мы начинаем вникать - кажется, будто пьешь что-то горькое, мерзкое, непонятное, но от которого сносит голову. И с каждым глотком ты все меньше и меньше чувствуешь горечь, в желудке твоем расцветает огонь, глаза застилает пелена, и вот уже вскоре ты видишь, как перед тобой расстилаются призрачные миры и дороги, ты начинаешь видеть чужие сны: радости и кошмары. Закрываешь глаза и начинаешь творить этот мир сам, вплетая свою тонкую нить в общую паутину. К середине книги ты уже полноправный участник происходящего, ты умеешь читать написанное на стенах, с закрытыми глазами, в темноте ты можешь легко пройти по Дому, угадывая его повороты, повторы и закоулки. Ты обдираешь кожу о гвозди, ходить босиком по земле и битому стеклу, протекаешь сквозь крышу, покрываешь разводами грязную штукатурку, ешь ее. Неважно, если периодически ты начинаешь блевать - этой горечью, этой штукатуркой, этими мышами, - ты продолжаешь пить, как обезумевший шаман, ищущий связи со своими танцующими богами и драконами. Мир монстров. Мир сломанных ангелов.
Ей все равно, сколько человек слышат их ссоры с Лордом, ей все равно, с кем Слепой, если он не с ней, ей без разницы, голая она или одетая, девушка она или парень, это стайный зверь, таких выращивает Дом, и Курильщик отчасти прав — Рыжая монстр, как многие из нас, лучшие из нас. Будь я проклят, если попрекну ее этим.
В конце книги Дом выворачивается наизнанку - выдирая из земли огромные бетонные плиты, оскаливаясь арматурой, истекая песком и пылью, обнажая столетние кости и живых червей. Ты слышишь треск - это реальность расходится по швам, будто время рожает самое себя - рожает куда-то внутрь, идет вспять: труп оживает, молодеет, превращается в младенца, младенец возвращается в яйцо. Останавливается. Замирает. Некоторое время ничего не слышно. Затем вдруг появляется звук - это качнулся маятник и начинает набирать обороты. Время для нового круга. Для нового цикла. Нового годового кольца, которое расходится по дереву, как круги от брошенного на воду пера.
побыв никем, растворенным в пространстве, вновь стать собой, вернуть свое тело и мир вокруг
читать дальше
"Дом, в котором" - это Гаммельнский крысолов для тех, кто не улетел в Неверландию вслед за Питером Пэном, кто до сих пор ждет письмо из Хогвартса и открывает Шкаф, прижмурив глаза, и ощущает дух настоящей зимы в пыльном запахе нафталина. Это для тех, кто любит читать надписи на стенах и видеть странные смыслы в каракулях у лифта, для тех, кто собирает вокруг себя волшебство - ореховыми скорлупками, глиняными плошками, бамбуковыми щепками, кто умеет видеть это волшебство в самом простом. До того момента, как в тебе прорастут Дом и Лес, их законы кажутся тебе жуткими, странными и страшными, как кажется абсурдом законы какого-то дикого племени. Но это племя живет в согласии с природой, молясь своим богам, и их боги слышат их, отвечают им.
Про это "Дом" - в котором живут те, кому нет места в обычной жизни, в Наружности. Мир тотемов, странных имен, скрывающих имена, причудливо сплетенный из теней и лунного света, такого изменчивого и ненастоящего, мир, где тени живут наравне с живыми, потустороннее иномирие, где игра стала больше, чем Игрой. Где волшебная пыльца не яркая и сверкающая, она не праздничный глиттер, а истлевший прах, пепел сожженных костей, в которых прячется душа их бывших владельцев, где волшебство словно заболело и покрылось проказой, но от этого не стало менее волшебным, а напротив. Легко околдоваться чистотой и красотой - блестящей и солнечной, а ты попробуй увидеть небо там, где потолок, попробуй разбить стекло, чтобы танцующие под "Лед Зеппелин" улетели, попробуй ухватить за хвост своего друга, который превратился в дракона, не бойся сжечь свои пластиковые руки - самое дорогое, что у тебя есть, не бойся быть потрясенным настолько, что после этого легко заболеть чем-то странным - ведь у тебя будет чесаться кожа, это сквозь нее прорастают крылья или чешуя, и ты будешь пытаться содрать ее - ногтями, наждаком, железной теркой для посуды, - чтобы стать самим собой, тем, кого ты прячешь под своими растянутыми свитерами и волосами на глаза. Волшебство лиц - когда снимаешь очки и меняешься, ведь вместо зеркальных дыр на тебя глядят черные очи. Умение видеть красоту в грязи, в блевотине и болотной ряске. Умение заботиться о самых неразумных - тех, кто сосет большой палец, мешает и гудит, которых обычный человек давно бы бросил, как мусор, - он тоже часть волшебства. Где в грязи спрятаны самые бледные, самые чистые, самые тонкие цветы, где тошнит мышами и алмазами, где убивают, кричат и плачут, и творят колдовство с помощью чердачной пыли и детских сокровищ. Место, где нет Бога и не справедливости, есть боги и Закон. Такая смесь нарнийских хроник и острова доктора моро. Они пугают меня, они восхищают меня, они завораживают меня, как завораживает скользящая по ножу кровь, они заставляют меня плакать - от ужаса, от счастья, - они погружают меня в состояние транса, когда я слышу колокольчики и плеск плавников какой-то таинственной рыбы, у них нет рук и ног, но они - Республика Шкид и Улыбка Джа, который возьмет их на небеса просто так, поднимет за ручки колясок и туго набитые рюкзаки, и они будут плясать и петь. Ты сможешь даже увидеть это. Если они захотят.
Сфинкс подошел к нему.
— Ты останешься здесь, только если мы этого захотим, — сказал он. — Получишь кличку и станешь одним из нас. Но только если мы захотим.
Я сразу успокоился. Сфинкс не имел привычки объяснять новичкам такие вещи. И вообще пускаться в объяснения. Значит, он тоже что-то почуял. Только не захотел признаваться.
Красный посмотрел на него:
— Тогда захоти, пожалуйста, — ответил он. — И я останусь. — Он сказал «захоти» — как будто знал, что именно Сфинкс решает, кому у нас оставаться, а кому уходить. — Я очень устал, — добавил он. — Правда, очень устал.
Сначала ты болтаешься в этой книге, как в паутине, не понимая, что, вообще, происходит. Поэтому закономерно, что мир Дома открывается нам глазами Курильщика. Вместе с ним мы в шоке от происходящего и пытаемся понять правила Игры. Потихоньку мы начинаем вникать - кажется, будто пьешь что-то горькое, мерзкое, непонятное, но от которого сносит голову. И с каждым глотком ты все меньше и меньше чувствуешь горечь, в желудке твоем расцветает огонь, глаза застилает пелена, и вот уже вскоре ты видишь, как перед тобой расстилаются призрачные миры и дороги, ты начинаешь видеть чужие сны: радости и кошмары. Закрываешь глаза и начинаешь творить этот мир сам, вплетая свою тонкую нить в общую паутину. К середине книги ты уже полноправный участник происходящего, ты умеешь читать написанное на стенах, с закрытыми глазами, в темноте ты можешь легко пройти по Дому, угадывая его повороты, повторы и закоулки. Ты обдираешь кожу о гвозди, ходить босиком по земле и битому стеклу, протекаешь сквозь крышу, покрываешь разводами грязную штукатурку, ешь ее. Неважно, если периодически ты начинаешь блевать - этой горечью, этой штукатуркой, этими мышами, - ты продолжаешь пить, как обезумевший шаман, ищущий связи со своими танцующими богами и драконами. Мир монстров. Мир сломанных ангелов.
Ей все равно, сколько человек слышат их ссоры с Лордом, ей все равно, с кем Слепой, если он не с ней, ей без разницы, голая она или одетая, девушка она или парень, это стайный зверь, таких выращивает Дом, и Курильщик отчасти прав — Рыжая монстр, как многие из нас, лучшие из нас. Будь я проклят, если попрекну ее этим.
В конце книги Дом выворачивается наизнанку - выдирая из земли огромные бетонные плиты, оскаливаясь арматурой, истекая песком и пылью, обнажая столетние кости и живых червей. Ты слышишь треск - это реальность расходится по швам, будто время рожает самое себя - рожает куда-то внутрь, идет вспять: труп оживает, молодеет, превращается в младенца, младенец возвращается в яйцо. Останавливается. Замирает. Некоторое время ничего не слышно. Затем вдруг появляется звук - это качнулся маятник и начинает набирать обороты. Время для нового круга. Для нового цикла. Нового годового кольца, которое расходится по дереву, как круги от брошенного на воду пера.
побыв никем, растворенным в пространстве, вновь стать собой, вернуть свое тело и мир вокруг